Неточные совпадения
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
— А вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять Соня, — ведь вы, я знаю, вы последнее сами отдали, еще ничего не видя. А если бы вы все-то видели, о господи! А сколько, сколько раз я ее в слезы вводила! Да на прошлой еще
неделе! Ох, я! Всего
за неделю до его
смерти. Я жестоко поступила! И сколько, сколько раз я это делала. Ах, как теперь, целый день вспоминать было больно!
Катерина Николаевна как-то раз,
за неделю до его
смерти, предложила было ему призвать меня, для развлечения, но он даже нахмурился: факт этот сообщаю без всяких объяснений.
За три
недели до смерти, почувствовав близкий финал, он кликнул к себе наконец наверх сыновей своих, с их женами и детьми, и повелел им уже более не отходить от себя.
Несколько
недель спустя я узнал, что Лукерья скончалась.
Смерть пришла-таки
за ней… и «после Петровок». Рассказывали, что в самый день кончины она все слышала колокольный звон, хотя от Алексеевки
до церкви считают пять верст с лишком и день был будничный. Впрочем, Лукерья говорила, что звон шел не от церкви, а «сверху». Вероятно, она не посмела сказать: с неба.
Аннушка умерла в глубокой старости, в том самом монастыре, в котором, по
смерти сестры, поселилась тетенька Марья Порфирьевна. Ни на какую болезнь она не жаловалась, но,
недели за две
до смерти, почувствовала, что ей неможется, легла в кухне на печь и не вставала.
Ему
до смерти хотелось покалякать о всяком вздоре у дьяка, где, без всякого сомнения, сидел уже и голова, и приезжий бас, и дегтярь Микита, ездивший через каждые две
недели в Полтаву на торги и отпускавший такие шутки, что все миряне брались
за животы со смеху.
Когда Вукол узнал, что она просватана, то пришел в отчаяние и отравился борцом. Елену потом допрашивали, и она созналась: «Я с ним четыре ночи ночевала». Рассказывали, что
недели за две
до смерти он, глядя на Елену, мывшую пол, говорил...
Раз Смитиха сошлась с этой кумой (помнишь, у Бубновой девка-то набеленная? — теперь она в смирительном доме), ну и посылала с ней это письмо и написала уж его, да и не отдала, назад взяла; это было
за три
недели до ее
смерти…
Однажды,
недели за три
до смерти, с ним тотчас после обеда сделался сильный припадок головокружения.
И вот я вам сказал сейчас «на смертном одре-с»; а меж тем вдруг,
за день уже
до смерти, волнуется, сердится, — говорит, что ее лекарствами залечить хотят, что у ней одна только простая лихорадка, и оба наши доктора ничего не смыслят, и как только вернется Кох (помните, штаб-лекарь-то наш, старичок), так она через две
недели встанет с постели!
За две
недели до смерти губернатора в губернаторский дом была доставлена посылка, обшитая полотном и оцененная в три рубля.
Всю семицку
неделю, что слывет в народе «зелеными святками», шаловливые водяницы рыщут по полям, катаются по зеленой ржи, качаются на деревьях, залучая неосторожных путников, чтоб защекотать их
до смерти и увлечь
за собой в подводное царство дедушки Водяного.
— Не во граде, а возле него, — отвечал рассказчик. — Долго пытали у Перфила Григорьича, рассказал бы про свои похожденья, молчит, головой крутит, лишь
за три
недели до смерти все рассказал.
Ровно услышана была молитва Василья Борисыча:
за неделю до Рождества получил он от тестя коротенькую записочку: «Приезжай сколь возможно скорее. Параша лежит при
смерти».
— Спаси и помилуй, царица небесная! — прерывисто вздохнул лесник. — Спаси нас от всякого врага и супостата. На прошлой
неделе в Воловьих Займищах один косарь другого по грудям косой хватил…
До смерти убил! А из-за чего дело вышло, господи твоя воля! Выходит это один косарь из кабака… выпивши. Встречается ему другой и тоже выпивши…
В дни, когда она чувствовала себя сильнее, по настойчивому желанию Глафиры Петровны, она проводила в доме молодых Салтыковых и после этого чувствовала себя хуже, приписывая эту перемену утомлению.
За неделю до дня ее
смерти, Глафира Петровна стала поговаривать о завещании, так как ранее, несмотря на то, что уже определила кому и что достанется после ее
смерти, боялась совершать этот акт, все же напоминающий о конце. Ей казалось, что написание завещания равносильно приговору в скорой
смерти.